— А почему вас это удивляет?

— Потому, что в шестидесятые он был против «черных полковников» — единственный из сотни богатых людей, на которых держится Греция. Отчасти, наверное, потому, что приход «черных полковников» отрицательно сказался на его бизнесе, но в основном потому, что в душе он безнадежный романтик. Греция — колыбель демократии. Харанис был яростным противником коммунизма, но также не поддерживал и этих головорезов-националистов.

— Словом, он чист, как первый снег.

Говорят, он долго увлекался коллекционированием и собрал потрясающую коллекцию. Сейчас национальный музей пытается уговорить его завещать ее государству. Но дело это непростое: бизнесмен всегда остается бизнесменом. Взамен Харанис требует освободить его от налогов, отдать выгодные контракты и концессии. Боюсь, в конце концов правительство откажется от этой идеи — слишком накладно. К тому же, как я слышал, директор музея сомневается в некоторых его приобретениях.

— О-о, вот как?

— Он считает сомнительным их происхождение. Никто не знает, где он их купил и откуда они вообще появились. Хотя в принципе это не так уж важно.

— Вы уверены?

— Он уже лет пять ничего не покупает и отказывается даже слышать об этом.

— Какая жалость.

— Он полюбил уединение. Но естественно, как человек, страдающий манией величия, он купил целый монастырь и оборудовал свою келью спутниковой связью. Теперь говорит, что его сердце на месте, если оно вообще у него есть.

— И где он уединяется?

— Монастырь расположен у подножия горы Атос. Он живет там почти все время. Даже одеваться стал в средневековом стиле. Народ болтает, будто он замаливает старые грехи. Ну, если так, ему предстоит большая работа.

— Значит, мы можем его простить? Вы это пытаетесь мне втолковать? Я не услышала от вас ничего нового. Тогда зачем эта встреча?

Ради эгоистического удовольствия видеть вас, прекрасная синьорина. А также для того, чтобы посоветовать вам, выражаясь современным компьютерным языком, детализировать поиск.

— Наверное, я очень бестолкова…

— Нет-нет, ничего подобного. Вы искали человека по фамилии Харанис.

— О, поняла. Отец, сын, дочь, кузина?

— С детьми у него были проблемы, хотя мне трудно представить его в качестве любящего отца. Он осыпал бы своих отпрысков материальными благами, но при этом поставил бы им такую планку требований, которой они вряд ли смогли бы соответствовать. Он ужасно самолюбив и не переносит поражений. Однажды он играл с четырехлетним сыном в настольный теннис и разгромил его с огромным удовольствием, словно профессионального партнера. Правда, молва добавляет — у него были на то личные причины.

— Что еще говорит людская молва?

— Она говорит, что за девять месяцев до рождения Микиса его мать изменила мужу. В тот момент у Хараниса был страстный роман с другой женщиной, и жена решила отплатить ему той же монетой. Харанис встал перед дилеммой: признать, что жена ему неверна, — позор для мужчины. Подавить свою гордость и принять в гнездо кукушонка — альтернатива не лучше.

— Но он все же выбрал второе?

— Да, хотя довольно скоро развелся с женой. Но и после развода он продолжал выделять деньги на воспитание сына. Микис вырос крайне испорченным человеком. Будучи совершенно аморальным типом, он решил заняться политической деятельностью.

— Подался на политическую арену? — спросила Флавия. — Это не самое плохое поприще для безнравственного человека.

Георгос скривился:

— К несчастью, вы ошибаетесь. Он связался с самым радикальным крылом правых националистов — в сравнении с ними ревнители бывшей военной хунты кажутся беззубыми либералами. Он обещает навести в стране порядок, установить жесткую дисциплину и выдворить иностранцев. А по-моему, он просто хочет доказать свое превосходство отцу.

— У нас националисты тоже набирают силу. А какие лозунги они выдвигают в Греции?

— Да все то же самое. Долой славян, долой арабов, долой иммигрантов. Призывают установить в стране жесткую дисциплину и вернуть людям понятие истинного патриотизма и порядка. В общем, обычный компот, но Микис пытается увязать его с нашим великим историческим прошлым.

— С периодом расцвета Афин?

— Боюсь, что нет, — сказал Фостиропулос, отсыпав в ладонь орехов из чашки и закидывая их в рот.

— Подождите, не говорите. Александр Великий. Он хочет завоевать Персию.

— Слишком амбициозно даже для такого экстремала, как молодой Харанис, — засмеялся грек. Одним глотком он допил шампанское и снова наполнил бокал. — Нет, он обращается к временам христианской империи — к Византии. Он бредит переименованием Стамбула. Если Ленинграду вернули название «Санкт-Петербург», то почему бы и Стамбулу не стать вновь Константинополем?

Фостиропулос собрался отсыпать еще орехов, потом передумал и опрокинул в огромную ладонь всю чашку. Переправив орехи в рот, он принялся шумно жевать, с улыбкой глядя на Флавию.

— У него далеко идущие планы, — сказала итальянка, отводя взгляд.

— Как я уже сказал вам, сейчас в мире на первый план снова выходят старые ценности. И вы напрасно не придаете этому значения — история, религия и мечты о славе по-прежнему занимают умы многих людей.

— Вы пытались каким-то образом нейтрализовать молодого Хараниса?

— Официально нет. Тем более что он по-прежнему находится под защитой своего отца, задевать которого весьма нежелательно. А неофициально я скажу вам вот что: несколько месяцев назад в Фессалониках сожгли пятерых мусульман, и мы уверены в причастности к этому преступлению команды Микиса Хараниса. Его партия немногочисленна, они пока не имеют власти, но с каждым годом их полку прибывает. И это сильно нас беспокоит.

— Вам известно местонахождение Микиса Хараниса?

Фостиропулос покачал головой:

— Знаю точно, что в Греции его сейчас нет. Три недели назад он слетал на три дня в Лондон, потом вернулся в Афины и исчез из поля зрения.

— Опять отправился в Лондон? Фостиропулос кивнул.

— Вас это интересует? Почему?

— Мне пришла в голову одна мысль. Вы не могли бы оказать мне услугу?

— Конечно.

— Не могли бы вы выяснить, какие именно картины из коллекции Хараниса вызвали подозрение у директора национального музея?

— С удовольствием, — улыбнулся грек и посмотрел на часы. — Что-нибудь еще?

— Мне бы пригодилась фотография молодого Хараниса — только хорошего качества. Не такая расплывчатая, как у нас.

Георгос улыбнулся и достал из кармана конверт.

— Нет ничего проще.

Флавия открыла конверт.

— Если встретите его, дайте нам знать, — попросил грек. — Нас он тоже в некотором роде интересует.

— Обязательно.

— Ну, мне пора. Счастлив был встретиться с вами еще раз, синьорина.

Он ушел. Флавия посмотрела на недопитую бутылку шампанского и, подумав: «Какого черта!» — вылила остатки в свой бокал.

ГЛАВА 14

На следующее утро ободренный похвалами и изъявлениями благодарности, которыми осыпала его за завтраком Флавия (она решила набраться опыта в управлении людьми, потренировавшись на самом легком объекте), Аргайл приступил к разбору бумаг, имея более ясное представление о том, в каком направлении ему нужно двигаться.

До этого он знал об иконе только то, что она очень старая и что ее привезли с Востока. Теперь, после разговора Флавии с Фостиропулосом, он понял, что ему следует обратить внимание на византийские иконы. В старинных манускриптах ему периодически встречались упоминания о странствующих ученых и изгнанниках, и Аргайл решил сосредоточиться на них, уделив особое внимание середине пятнадцатого века. Этот период он выбрал потому, что в это время в Европе разразилась эпидемия чумы, от которой, по преданию, защитила город чудотворная икона.

Константинополь пал под натиском Оттоманской империи, и многие пытались спастись от захватчиков бегством. Люди забирали с собой только самое ценное. Некоторым беглецам папа назначил пособие; других взяли под свое покровительство западные монархи — они чувствовали за собой вину, поскольку не оказали Византии своевременной помощи. Кое-кто из бежавших лелеял надежду организовать поход на неверных. Большинство, однако, понимало, что крестовый поход не имеет смысла — турки буквально смели с лица земли Римскую империю, просуществовавшую до них две тысячи лет. Смирившись с неизбежным, беглецы пытались пристроиться учителями или прибивались к монастырям. Единственное, что утешало их в изгнании, — это то, что они оказали туркам отчаянное сопротивление и их император, Константин, жил и умер как истинный император Великого Рима: он лично возглавил войско и был изрублен неприятелем в куски. Его тело даже не смогли опознать.